Фолькер Шлёндорф о Льве Толстом, роли продюсеров и конце кино
14 августа 2009 г.
Единственный немецкий режиссер, имеющий среди своих трофеев и "Оскара", и Золотую пальмовую ветвь Каннского фестиваля, режиссер знаменитого "Жестяного барабана", он имеет за плечами весьма рок-н-рольную жизнь, финал которой обещает стать также нескучным.
В позапрошлом году Шлендорф стал героем перворазрядного скандала: рассорился с продюсерами до такой степени, что те расторгли с ним договор на съемки фильма "Папесса" – проекта, над которым Шлендорф работал более семи лет. Оказавшись не у дел, он, однако, не стал грустить: в неожиданно образовавшийся временной зазор он написал автобиографическую книгу "Свет, тени и движение", в которой рассказывает не только о своих великих учителях, классиках европейского кино, но и о бурных амурных приключениях своей жизни, и реализовал театральный проект. На живописном пленере, в парке дворца Нойхарденберг под Берлином, он поставил спектакль по пьесе Льва Толстого "И свет во тьме светит". В начале сентября постановка будет показана в России, в Ясной Поляне.
Deutsche Welle: В последнее время вы хронически "подводите итоги": автобиография, фильмография на DVD. Герой Вашего последнего фильма - "Улжан" - в некотором смысле тоже подводит итоги жизни. И вот - поздняя автобиографическая пьеса Толстого, в которой тот как бы проигрывает сценарий своего ухода из семьи.
Фолькер Шлендорф: То, что человек, начиная с определенного возраста, готовится к концу своей жизни, вполне нормально (смеется). На самом деле, я просто люблю Толстого. Я мог бы взяться и за какое-нибудь из его юношеских произведений, или, скажем, за "Воскресение". Но не в театре, а в кино.
Пьеса "И свет во тьме светит" стала для меня открытием: это такой живой текст, такая напряженная семейная мелодрама, с большим количеством комических моментов и налетом невольного гротеска. Речь идет о том, как самый обыкновенный человек вдруг решает стать святым и тем самым выводит из равновесия всю свою семью.
- Любить Толстого – не простая задача...
- Любить романы Толстого не сложно. Любить его как человека со всеми противоречиями его биографии и личности - другое дело. Когда я говорю, что люблю Толстого, я имею в виду, что люблю его произведения. Молодым человеком я предпочитал Достоевского. Только лет десять назад мне по воле случая попал в руки один из романов Толстого. Я начал читать – и "заболел": перечитал всё. В Толстом меня бесконечно радует его стремление оправдать каждого. Он не говорит этот человек хорош, а этот плох, этот - бесчестный, а тот - праведник. Он говорит: "мы все есть всё". Это соответствует и моему мировоззрению, моему жизненному опыту.
- Начиная работу над Толстым, Вы говорили, что не знаете, что получится: комедия или трагедия. Поскольку за неделю до премьеры Вы решили переодеть ваших актеров из белого в черное (к ужасу костюмеров), трагическое в вашем прочтении, видимо, победило...
- Толстой - великий писатель. Это - вулкан, который взрывается, потому что он не в состоянии вынести противоречия этого мира.
- Мотив правдоискательства типичен для Вашего поколения. В некотором смысле повторяется и "маршрут" этого правдоискательства: сперва – бегство из Германии, в Вашем случае – во Францию, затем – возвращение, флирт с лево-радикальными идеологиями, отказ от них, а на завершающей стадии – в той или иной форме обращение к России…
- Вы забыли очень важный этап этого пути: Соединенные Штаты. Это главный "анти-полюс" немецкой культуры, который был мне дан в реальном ощущении уже в 45-ом году, когда в моем родном городе, Висбадене, появились американские солдаты. Центральная Европа является для меня постоянным элементом моей "внутренней географии", в том числе, и в фильмах. Родители моей жены, Маргареты фон Тротта (Margarethe von Trotta), были родом из Москвы. Но я не могу сказать, что именно сейчас, в конце жизни, мой интерес к России обрел какое-то новое качество: в плане духовного усовершенствования это, наверное, было бы хорошо... Россией я восхищаюсь. Россия все время находится между двумя полюсами: европейская ли это культура? Или совсем иная? Если иная - то какая? Связана ли современная Россия с той духовной средой, которая существовала в 19 веке, или речь идет, скорее, о родине материализма? Эти вопросы меня интересуют, и ответов у меня пока нет. Как нет их и у Толстого. В 1912 году, когда состоялась премьера "И свет во тьме светит", всем казалось, что есть разные сценарии, планы, идеологии. Сегодня, спустя сто лет и две мировые войны, мы видим, что ни один сценарий не сработал, сегодня ни у кого нет никакого плана. И мы стоим в принципе на той же отправной точке, что и Толстой.
- Раз уж мы снова заговорили о Толстом: почему не фильм по этому материалу?
- Потому что никто сегодня не захочет смотреть такой фильм. Если бы я попробовал реализовать в кино, например, эту пьесу или роман "Воскресение", это было бы оберечено на провал. Мы покинули эпоху поиска смысла. Соответственно не пользуется спросом и кино, которое всерьез исследует такого рода вопросы, исследует людей, характеры. В этом и заключается причина моего обращения к театру: в кино я ничего такого не смог бы реализовать. А для меня этот проект по сути является естественным продолжением моей предыдущей работы.
- Говорят, что Вы хотите снять фильм про Вивальди?
- Это еще одна мечта, которой, наверное, не суждено сбыться. Вивальди - очень интересная фигура: священник, который всю жизнь провел в приюте для девочек-сирот, для них писал свою музыку, с ними ставил оперы... При этом хранил верность своему обету безбрачия и все свои чувства выражал лишь посредством музыки. Но, боюсь, этот проект тоже не отвечает духу времени.
- Некоторое утешение можно обнаружить на страницах Ваших мемуаров: Вы признаетесь, что фильмы, которые Вас уговорили, буквально "заставили" сделать (как, например, "Жестяной барабан") были, как правило, лучше, чем те, которые Вы долго "вынашивали".
- Да, это так. Похоже, продюсеры знают меня лучше, чем я сам себя знаю. Но когда я уже взялся за дело, мне нужна свобода. Функция Франца Зайтца (Franz Seitz), продюсера "Жестяного барабана", во время съемок и монтажа заключалась в том, что он обеспечивал меня сигариллами и с непоколебимым оптимизмом выслушивал мои жалобы.
- Тем не менее, Вашему молодому коллеге - Флориану фон Доннерсмарку (Florian Henkel von Donnermark, режиссер фильма "Жизнь других"/"Das Leben der Anderen") вы посоветовали "ковать американское железо, пока оно горячо", несмотря на то, что в американском кино продюсер – царь и бог.
- Флориан всегда хотел в Америку, в Голливуд, и я лишь посоветовал ему не повторять моей ошибки и делать карьеру, пока все тебя еще помнят. Но сам я нахожусь здесь, в Германии. Моя вера иная. Я хочу делать кино здесь. Хотя искусство кино, каким я его знаю от моих учителей - Бергмана, Феллини, Бунюэля, великих французов, - кончилось.
Беседовала: Анастасия Рахманова
Редактор: Ефим Шуман