Светлана Алексиевич: спуститься в ад, чтобы найти человека

У Достоевского в "Легенде о Великом инквизиторе" идет спор о свободе. О том, что путь свободы трудный, страдальческий, трагический… Человек должен все время выбирать: свобода или благополучие и устроение жизни, свобода со страданиями или счастье без свободы. И большинство людей идет вторым путем.

Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как оставшись свободным, сыскать поскорее того, перед кем преклоняться и кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается.

Большую часть своей жизни я прожила в Советском Союзе. У коммунизма был безумный план - переделать "старого человека", ветхого Адама. И это получилось. Может быть, единственное, что получилось. За семьдесят с лишним лет был выведен отдельный человеческий тип - homo soveticus. Одни считают, что это трагический персонаж, другие называют его "совком". Кто же он? Мне кажется, я знаю этого человека, он мне хорошо знаком, я рядом с ним, бок о бок, прожила много лет. Он - это я. Это мои знакомые, друзья, родители. Мой отец, он недавно умер, до конца жизни оставался коммунистом.

Я написала пять книг, но на самом деле почти сорок лет я пишу одну книгу. Веду русско-советскую хронику: революция, ГУЛАГ, война, Чернобыль, распад "красной империи"... Шла следом за советским временем. Позади море крови и гигантская братская могила. В моих книгах "маленький человек" сам рассказывает о себе. Его никто никогда ни о чем не спрашивает, он исчезает бесследно, унося свои тайны с собой. Я иду к безмолвным. Слушаю, выслушиваю, подслушиваю. Улица для меня - хор, симфония. Бесконечно жаль, сколько всего сказано, прошептано, выкрикнуто в темноту... Все это блеснуло и тут же исчезает, а сегодня исчезает особенно быстро. Мы быстро стали жить.

В каждом из нас есть кусочек истории, у кого-то он большой, у кого-то маленький, а из всего этого получается большая история. Большое время. Я ищу человека потрясенного, человека, который поражен тайной жизни, другим человеком. Иногда у меня спрашивают: неужели люди так красиво говорят? Человек никогда так красиво не говорит, как в любви и возле смерти. Мы, люди из социализма, похожи и не похожи на остальных людей, у нас свои представления о героях и мучениках. Особые отношения со смертью.

Голоса... Голоса... Они живут во мне... Преследуют меня...

Вот рассказ... "Я так любил нашу тетю Олю. У нее были длинные волосы, красивый голос. Когда я вырос, я узнал, что тетя Оля донесла на своего родного брата, и тот сгинул где-то в лагере. В Казахстане. Уже она была старая, я спросил ее: "Тетя Оля, зачем ты это сделала? Ты жалеешь о своем поступке?" - "Я тогда была счастлива. Меня любили". Понимаете, нет химически чистого зла. Зло - это не только Сталин, но и красивая тетя Оля".

Я слышала эти голоса с детства. В белорусской деревне, где я росла, после войны остались одни женщины, с утра до темноты они работали, а вечером боялись своих пустых хат, выходили на улицу, сидели на лавочках. Говорили о войне, о Сталине, о горе. Это от них я услышала, что страшнее всего было смотреть на войну весной и осенью, когда птицы улетали и возвращались, они не знали человеческих дел. Попадали под артиллерийские обстрелы. Тысячами падали на землю.

Женщины вспоминали то, что я не могла понять детским умом, но запомнила. Как жгли деревни вместе с людьми. Те, кто успел убежать и спрятаться в болоте, вернулись через несколько дней на черное пустое место. Ни одного человека, только зола. И две случайно забытых в колхозном саду лошади. "Мы думали, как же людям не стыдно было творить такое при животных? Лошади же на них смотрели..."

То, что я слышала на улице, я не могла найти в книгах, которые были в доме моих родителей, сельских учителей. Как и все, я носила значок с кудрявым мальчиком Лениным. Мечтала стать пионеркой, затем комсомолкой. Я прошла этот путь до конца...

Воспоминания – капризный инструмент. Человек складывает туда все: как он жил, что читал в газетах, слышал по телевидению, кого встретил в жизни. Наконец, счастлив он или не счастлив. Свидетели меньше всего свидетели, а актеры и творцы. Невозможно приблизиться к реальности вплотную, между реальностью и нами - наши чувства. Понимаю, что имею дело с версиями, у каждого своя версия, а уже из них, из их количества и пересечений рождается образ времени и людей, живущих в нем.

Именно там, в теплом человеческом голосе, в живом отражении прошлого скрыта первозданная радость и обнажается неустранимый трагизм жизни. Ее хаос и страсть. Единственность и непостижимость. Все - подлинник.

Я писала историю "домашнего", "внутреннего" социализма. Как он жил в человеческой душе. Меня интересовало то, что большая история не замечает. Пропущенная история. История чувств: что человек понял о себе, добыл из себя. Весь мир его жизни. Самое маленькое и человеческое. Записывала в квартирах и деревенских хатах, на улице и в кафе, в поезде. Среди мира и на войне. В Чернобыле.

Страдание - наш дар и проклятие. Великий спор русской литературы: Солженицын утверждал, что страдание делает человека лучше, из лагеря человек выходит как из чистилища, а Шаламов был уверен, что лагерный опыт развращает человека, лагерный опыт нужен только в лагере. Время показало, что Шаламов был прав. Человек, который остался после социализма, знал только, как жить в лагере.

90-е годы... Все говорили о свободе... Ждали праздника, а вокруг была разрушенная страна. Устаревшие заводы закрывались, стали мертвыми бесчисленные военные городки, миллионы безработных, а плохое жилье стало платным, и медицина платная, и образование. Кругом обломки... Открыли для себя, что свобода - это праздник только на площади, а в жизни - это что-то совсем другое. Свобода - это капризный цветок, он не может вырасти в любом месте из ничего. Только из наших мечтаний и иллюзий.

Помню свое потрясение, когда в зале суда, где начался суд над моей книгой "Цинковые мальчики", меня обвинили в клевете на советскую армию, я увидела мать одного погибшего солдата. Первый раз мы с ней встретились у гроба ее сына, это был единственный ее сын, она вырастила его сама. Увидев меня, она закричала: "Расскажи всю правду! Взяли в армию. Он - столяр, дачи генералам ремонтировал. Его даже стрелять не научили. Отправили на войну − и там убили в первый месяц". В суде я ее спросила: "Что вы здесь делаете? Я написала правду". – "А мне не нужна твоя правда! Мне нужен сын – герой".

Бедный страшный "красный человек"!

Девяностые... Прекрасные годы, самое лучшее, что было в моей жизни. Глоток свободы. Что говорят о них?

"Если о девяностых, то я бы не сказал, что это были красивые годы, они были отвратительные. Произошел переворот в умах на 180 градусов... Кто-то не выдержал и сошел с ума, кто-то покончил с собой. На улицах все время стреляли. Убили огромное количество людей. Каждый день шли разборки. Делили Россию... Урвать, успеть, пока другие не успели..."

Мало выигравших, больше проигравших. Через двадцать лет молодые опять читают Маркса. Мы думали, что коммунизм мертв, а это хроническое заболевание. Ведут на кухнях те же разговоры: что делать и кто виноват? Мечтают о своей революции. По социологическим опросам выбирают - Сталина, "сильную руку" и социализм. Конец "красного человека" откладывается....

Перед революцией 17-го года русский писатель Александр Грин писал: "А будущее как-то перестало стоять на своем месте". И теперь будущее опять не на своем месте... В России и в моей маленькой Беларуси тысячи молодых людей выходят на улицу. Сидят в тюрьмах. И опять говорят о свободе.

Иногда я думаю, зачем я спускалась в ад? Чтобы найти человека...