Рурская Триеннале-2009: распродажа больших идей

"Моисей и Аарон", Арнольд Шенберг/Вилли Декер

"А где же сцена?" – публика, собравшаяся в зале Jahrhunderthalle на окраине бывшего сталелитейного комплекса "Крупп" под Бохумом, недоумевала все больше. И было отчего: между двумя стоящими лицом к лицу зрительскими трибунами не было и метра сцены. В опере Арнольда Шенберга (Arnold Schönberg) "Моисей и Аарон", премьерой которой открывался фестиваль Рурская Триеннале, как известно, имеются не только солисты, но и хор, и оркестр. Где расположатся они? Лишь молодой человек в сером свитере рядом со мной не участвовал в обсуждении насущной проблемы и явно знал больше, чем остальные.

"Einziger, ewiger, allgegenwärtiger, unsichtbarer und unvorstellbarer Gott!“ – К "единому, вечному, вездесущему, незримому и непостижимому Господу" взывает в луче прожектора пожилой мужчина в сером костюме. Тринадцатый ряд, место номер семь. Ему вторит мой сосед в сером свитере. Голоса раздаются из-за спины, сбоку, с противоположной стороны: режиссер Вилли Декер (Willi Decker) "спрятал" хор и солистов среди публики, нарядив их в разнообразные костюмы цвета подмокшего асфальта – от застиранный джинсов до шелкового вечернего платья. Не успев прийти в себя о этой неожиданности, зритель обнаруживает, что кресло под ним куда-то "едет": трибуны плавно раздвигаются, а замаскированный ансамбль устремляется вниз, на образовавшуюся сцену. За ширмой все еще невидимый оркестр проигрывает двенадцатитоновый ряд, составляющий музыкальную основу "Моисея и Аарона".

"Приемчики" против музыки

На протяжении последующих двух часов Вилли Декер демонстрирует набор режиссерских приемов высокой степени виртуозности: ширма, за которой сидит оркестр, становится экраном для видеопроекций, обретенные Моисеем заповеди загораются в темноте по периметру зала. Хористы, заключенные режиссером в прозрачную клетку, образуют правдоподобную толпу (что редко удается в театре). Они с растерянным недоверием внимают бескомпромиссному Моисею и позволяют Аарону, толкователю братних прозрений, убедить себя в практичности новой веры. Пока Моисей пребывает на горе Синай, любит Слово и свою мысль о Нем, Аарон демонстрирует избранному народу золотого тельца (который оказывается коровой из белого пластика, на которой хор фломастерами пишет свои синонимы понятия "счастье": любовь, уверенность, богатство, власть) и покровительствует всамделишней оргии. Недовольство Моисея подобной профанацией его мысли повисает в нагретом обнаженными телами воздухе – Шенберг не дописал третьего акта своей оперы.

Костыли для музыки

"Моисей и Аарон" Шенберга не является оперой, как не является концертным залом и бохумский Jahrhunderthalle – гигантский стальной конструктор, созданный для промышленной выставки эпохи ранней индустриализации, затем использовавшийся как сборочный цех, а ныне переоборудованный для культурных увеселений. Несбаллансированная акустика искажает музыкальный замысел: декламатора Моисея слышно хуже, чем тенора Аарона (должно быть наоборот), оркестр журчит с обреченной второстепенностью.

Режиссер Вилли Декер оказывается в роли того самого коварного Аарона, который, "желая как лучше", подменяет Мысль разнообразными "ощущениями". Вроде бы желая растолковать публике идеи Шенберга (удивительно, какими материями был занят один из гениев двадцатого века в тридцатые годы!), он превращается в велиречивого тамаду, протягивает музыке костыли, в которых та не нуждается, "не дает ей сказать".

В одной из заключительных сцен ширма-экран раздвигается, а оркестр медленно проплывает мимо зрительских трибун, как величественный пароход мимо пирса. Хочется помахать рукой вслед ударной установке: "Прощай, эпоха!".

"Иерусалим" (Жорди Савалль)

Ощущение подмены смысла более или менее эффектной картинкой оставляет и второй спектакль Рурского сезона: "Иерусалим", детище приверженца аутентизма Жорди Савалля (Jordi Savall). Честолюбивое намерение знаменитого гамбиста заключалось в том, чтобы собрать в рамках одного концерта музыкальные свидетельства двух тысячелетий истории великого города. Древнееврейские, древнеарабские, суфистские, мавританские, армянские и греческие песнопения сочетаются с песнями крестоносцев и паломников. Все исполняется одним (пусть и виртуозным) оркестром, с феерическими солистами разных национальностей (включая супругу Савалля Монтсеррат Фигерас), но, в общем, в сглаженном стиле. Если "Аллах, Ар-рахман, Ар-рахим" звучит почти неотличимо от "Deus Gratias", это не усиливает смысл послания, а выхолащивает его, а смена религий в трехминутном сценическом такте и вовсе оставляет чувство неловкости.

Автор: Анастасия Рахманова
Редактор: Дарья Брянцева