Курт Мазур: Мы часто были на грани изнеможения

Курт Мазур и Национальный оркестр Франции: центральный проект Бетховенского фестиваля, вполне оправдавший свою драматургическую функцию смысловой кульминации. Несмотря на напряженность этих дней - девять симфоний прозвучали, прямо как вагнеровское "Кольцо", за четыре вечера - маэстро Мазур нашел время, чтобы побеседовать с журналистами Deutsche Welle.

Как же на него приятно было смотреть: величественная двухметровая фигура, богатырская (несмотря на разменянный девятый десяток лет) осанка, отлично сидящий, элегантно поношенный фрак. И - явная взаимная симпатия оркестрантов и дирижера. И как интересно было их слушать: между оркестром и дирижером постоянно чувствовалось некое напряжение, почти противостояние. Элегантный и легкий, французский оркестр как будто изо всех сил пытался играть Бетховена прозрачным, муаровым звуком - как тембральную французскую музыку. Но немецкий маэстро могучей рукой сдерживал и направлял французских музыкантов, не позволяя превращать Бетховена в Дебюсси.

Deutsche Welle: Девять симфоний за четыре дня - оправдывает ли результат этого музыкального "олимпийского" достижения количество вложенный сил?

Курт Мазур: Я начал реализовывать проект "бетховенского цикла" не вчера, и даже не "позавчера". И не только из-за фестиваля в Бонне. Я работаю над этим проектом уже давно. И могу объяснить, почему. Очень часто, когда говоришь с посетителями концертов классической музыки о Бетховене, выясняется, что познания их об этом великом композиторе более чем поверхностные. К Бетховену и его музыке относятся как к этакому элементу развлекательной культуры, пусть и высокого уровня. Во Франции же - да и не только там - его и вовсе считают вторичным "интерпретатором" идей Великой Французской революции. Этаким беззубым львом, способным только на громкое рычание, и начисто лишенным чувства юмора.

Одним словом, люди не понимают, что Бетховен на самом деле сделал своими симфониями, какой путь он прошел от Первой симфонии до Девятой, и какое развитие он породил дальше. Как он свеж, и я бы сказал - дерзок. А то каждый разевает рот и изображает Бетховена (напевает "мотив судьбы") - не зная при этом даже, в какой тональности написана эта симфония. Одним словом, моя цель - донести до слушателя то, какое важное послание содержат эти симфонии.

- Вы исполняете девять симфоний как цикл. В чем заключается драматургия этого цикла?

- Это большое дыхание формы. Первые три симфонии я играю в один вечер. Может быть, это несколько многовато. Зато можно проследить, как Бетховен к третьей симфонии вырабатывает собственную, индивидуальную симфоническую форму. Каждый, кто сидит в зале в этот первый вечер, понимает, что легкость, поэтичность и юмор Первой симфонии не имеет никакого отношения к Третьей. Зато Третья содержит мощное гуманистическое высказывание, которого нет в первых двух. Мы с вами, конечно, знаем историю возникновения Третьей симфонии: что она была изначально посвящена Наполеону. Узнав, что Наполеон провозгласил себя императором, он в гневе разорвал это посвящение. Но это знаем мы. А обязан ли это знать каждый из слушателей в зале? Я исхожу из того, что не обязан, как не обязан он и штудировать программку, готовясь к концерту. Слушатель успел красиво одеться - скорее всего, второпях, - доехать до концертного зала, запарковать машину… все! Теперь он сел в кресло и ждет, чтобы музыка сама передала ему свое настроение, мысли, дух.

- Вы долгие годы руководили знаменитым Гевандхаус-оркестром. Теперь вы называете "своим" Национальный оркестр Франции?

- Работать с этими музыкантами - большое счастье для меня. В мире существует лишь очень мало оркестров, которые готовы работать с такой интенсивностью и самоотдачей. Во время репетиций мы часто были на грани изнеможения. Потому что симфонии Бетховена нелегко - и не может быть легко играть. Играть их - должно быть "тяжело". Но нельзя при этом терять темпа и чувства юмора. Надо уметь следовать за стремительно сменяющимися настроениями Бетховена, который то звучит почти невыносимо пафосно, то вдруг говорит "я пошутил". Если оркестр не в состоянии всего этого почувствовать и передать, то Бетховен звучит как безнадежное старье.

- Вы нередко жаловались в интервью на рутину концертной жизни. Как можно с ней побороться?

- Только работой над собой и чувством ответственности за великое наследие. Нет никакого смысла убивать юность на то, чтобы научиться играть на скрипке, не интересуясь ничем другим. Виртуозности недостаточно, чтобы поражать людей, вести их за собой. Я недавно познакомился с одним молодым гитаристом из Рио-де-Жанейро. Девятнадцать лет. Но он играл так, что я спросил его: а нет ли у тебя в репертуаре чего-нибудь для гитары с оркестром. "Есть, для меня пишут концерт". Через год он приезжает в Париж. Ему было уже двадцать. И он играл так, что даже мои оркестранты сказали: "мы так не можем". Три тысячи человек, как один, посрывались с мест. Это не только виртуозность - это страсть. Так надо играть великую музыку, чтобы ее слушали.

- Надо ли пытаться объяснять музыку? И можно ли ее объяснить - скажем, симфонии Бетховена?

- Музыка Бетховена многопланова. Нет такого человеческого чувства, которое не было бы отражено в этой музыке. От "Ярости о потерянном гроше" и "К Элизе" - всех этих изящных "реверансов" в адрес прелестных девушек или красивых дам - до поздних симфоний с их трагизмом. Уже работая над Второй симфонией Бетховен узнал, что он глохнет. Вы только представьте себе степень ужаса его положения! Он пишет первые восемь симфоний за десять лет, одновременно с восьмой симфонией он пишет свое письмо "к бессмертной возлюбленной". Он прощается с любимой женщиной, прощается с музыкой, прощается с жизнью.

Следующие десять лет он не пишет ни одного крупного симфонического произведения. И затем, как результат этого десятилетнего молчания, появляются сперва "Торжественная месса", затем - Девятая симфония с ее ликующим финалом, "Одой к радости". Как результат этого трагического десятилетия, десятилетия одиночества и бездействия! Если Шестая симфония Чайковского - это прощание с жизнью, то Девятая Бетховена - это преодоление меланхолии, грусти, и торжество воли к жизни.

Вот это - истинное величие!

Беседовала Анастасия Рахманова