Конкретно, пластично, кроваво: что может политическая риторика

После 11 сентября 2001 года в мире заговорили о "войне с терроризмом" и о борьбе против "оси зла". По мере приближения войны в Ираке вдруг перестали говорить о "войне": на ее место пришли "мероприятия" по "разоружению".
Подготовка к войне стала называться "созданием угрожающего фона", а венцом всему стало выражение "военный удар, имеющий целью освобождение" Ирака. Но как только война началась, слово снова вернулось в политический обиход, появился "беспощадный враг", совершающий "чудовищные злодеяния".

Пользуясь старыми риторическими приемами, политики пытаются унять или разнуздать эмоции – смотря по тому, какие цели они преследуют. Как поясняет специалист по риторике Тюбингенского университета Борис Козицке, употребление в качестве синонимов слова "война" таких выражений, как "мероприятия" и "разоружение", играло вполне определенную роль в рамках политической стратегии президента США.

Войну, по словам исследователя, представляли как применение высококачественной асептической техники, как хирургическое вмешательство, которое никак не затронет мирное население. "Бушу нужно было снять ощущение страха, снизить эмоциональную температуру".

Но как только на экранах телевизора появляются первые более-менее правдиво передающие облик войны картинки, такая риторика мгновенно теряет эффективность. Теперь "командующим приходится объяснять: Да, это – война, и она, конечно, требует жертв", - говорит Козицке. Неизбежен риторический переход к более радикальным, более эмоциональным упрощениям: ведь теперь надо оправдывать первые жертвы. В сущности, именно такую перспективу предложило уже обозначение Бушем врага как "оси зла": в борьбе с таким противником можно принести в жертву очень многое.

"Конкретно, пластично, кроваво..."

Исследователи не видят особых различий между политиками, придерживающимися противоположных взглядов. Так, по словам Козицке, и в речи министра иностранных дел ФРГ Йошки Фишера во время войны в Косово наблюдались те же признаки, что в недавних речах Буша. Фишер описывал войну как "мероприятия", преследующие цель "защитить население". А вот теперь, применительно к нынешней ситуации, Фишер не стесняется называть вещи своими именами. Козицке приводит в качестве иллюстрации своей мысли такой пример: Фишер сознательно подогревал эмоции, когда приводил в качестве аргумента сообщение об изнасилованиях, в которых принимали участие сербские солдаты. "Так и американцы говорят о том, что сыновья Саддама Хусейна – отъявленные насильники. Это – ступенька в античной риторической "лестнице", восхождение по которой совершал еще Цицерон: слово "изнасилование" – это сигнал высшего эмоционального возбуждения, непосредственно за которым следует "депортация" и "убийство". "Это – конкретно, пластично, кроваво", - объясняет эксперт.

Понятийная вуаль и как с ней бороться?

Итак, во время войны язык и сознание интенсивно обслуживают друг друга. Язык политиков, принимающий определенную форму в сознании политиков, должен определять сознание их сограждан, говорит языковед Хорст Дитер Шлоссер (Horst-Dieter Schlosser). Вместе с тем, в случае войны в Ираке типичная военная риторика частично утратила свою эффективность. "В отличие от того, как это происходило во время первой войны в Ираке, журналисты всё меньше поддаются на риторические ловушки военных". Шлоссер полагает, что в масс-медиа Германии представлен в высшей степени дифференцированный образ происходящего. Так, не приемлется выражение "военный удар", зато чаще говорят об "агрессии".

Агентство "Ассошиэйтед пресс" поставило перед своими журналистами задачу "избегать формулировок, даже невольно ведущих к тенденциозному приукрашиванию происходящего в ходе войны. Корреспондент агентства Мирьям Мор сообщает, что табу наложено на такие понятия, как "ковровая бомбардировка" (Bombenteppiche), "военная кампания" (Waffengang), "павшие солдаты" (gefallene Soldaten) или "кровавая расплата" (Blutzoll). (гчг)