Что чувствуют сегодня потомки сотрудников НКВД

Два прадеда москвича Сергея Бондаренко - совсем разные судьбы, обе трагические. В 1920-е годы они могли быть знакомы, но не были: один работал тогда в организации "Главсоль", а другой - в "Главсахаре". Позже, в 30-е годы, прадед Александр Смирнитский был репрессирован якобы за участие во вражеской организации. А прадед Александр Бондаренко cделал хорошую карьеру в партии, сотрудничал с известным ученым Николаем Вавиловым и в 1935 году написал на него донос.

Донос, который не помог выжить

Перед войной Вавилова на основании сфабрикованных обвинений арестовали. Сергей нашел дело и видел донос, написанный прадедом: "Вавилов всегда стоит горой за вредителей", "окружен самой подозрительной публикой", "мешал правильно направить настроение массы научных работников", - говорится в секретном документе, адресованном лично Сталину.

"С одной стороны, он хотел сделать карьеру, - рассуждает Сергей. - С другой - боялся: было понятно, что людей уже сажают и нужно как-то "соскочить". Поэтому, может, имеет смысл написать донос пораньше и самому попробовать вывернуться. Но, как и очень многие в той ситуации, он не вывернулся, а был арестован чуть позже и потом расстрелян в июне 1941 года".

Кровные или идейные наследники?

Дискуссия о том, должна ли персональная информация о репрессиях стать общественным достоянием, возникла сразу после того, как правозащитное общество "Мемориал" опубликовало списки 40 тысяч человек, работавших в НКВД с 1935-й по 1939-й, в годы Большого террора. После этого газета "Комсомольская правда" сообщила о некоем "открытом письме" президенту РФ с требованием закрыть базу. По информации издания, это обращение написали потомки сотрудников НКВД. Но ни цитат из этого письма, ни подписей авторов найти не удалось, подчеркивает в разговоре с DW член правления "Мемориала" Александр Черкасов. Он предполагает, что, скорее всего, такого письма не было вовсе.

Сейчас на сайте КП информация изложена иначе: "Потомки чекистов и действующие сотрудники ФСБ появлением документов в Сети также недовольны. Одни боятся мести со стороны потомков репрессированных. Другие понимают: спустя годы их персональные данные с "послужным списком" аналогично могут оказаться в интернете, а кому хочется, чтобы о его "подвигах" мог узнать каждый!" - говорится в материале.

Как бы то ни было, недовольны такой публикацией, скорее всего, не кровные, а идейные наследники Большого террора, убежден Александр Черкасов: "Репрессированные и палачи - это не сословие. Здесь ничего не наследуется по кровной линии. Вступление в наследство в таких делах - дело добровольное. Ты добровольно принимаешь ту или иную сторону". Правозащитник приводит в пример собственную семью. "Я там искал своего родственника, я нашел", - говорит Черкасов. - "Муж сестры моей бабушки - он там есть. Чекист, опер в Магадане в 40-е годы - это страшно. Я не знаю, что он там делал, нужно выяснять. И это - тоже часть моей семейной истории".

Между мужем и сестрой

Многие россияне связаны родственными узами одновременно и с жертвами, и с палачами советского времени. "Сестру моей бабушки звали Фрума Ефимовна Хайкина, - рассказывает журналист Екатерина Пархоменко. - Она была женой, а потом - вдовой известного красноармейца Николая Щорса". В возрасте 20 лет Фрума возглавляла подразделение ЧК на пограничной станции в Унече. "То есть она имела там полную власть, а через эту станцию проходили тысячи людей, которые хотели уехать из СССР, - говорит Пархоменко. - Какие-то страшные ужасы я про нее прочитала. Что чуть ли не сама она расстреливала людей. Какие-то страшные клички, называли ее "Хая в кожаных штанах".

После гибели Щорса Фрума счастливо избежала репрессий, которые коснулись большинства активистов гражданской войны, и стала, по словам Екатерины Пархоменко, "профессиональной вдовой красноармейца". Она ездила по школам, выступала с лекциями и воспоминаниями и благополучно верила в коммунизм до самой старости.

А ее сестра Ева вышла замуж за человека, который в 1940 году был репрессирован и вышел на свободу только через 14 лет. "Бабушка с самого начала заняла сторону мужа, - рассказывает Пархоменко. - Она ездила к нему в ссылку и все это время поддерживала".

Тем не менее, Фрума старалась сохранять отношения с ближайшими родственниками, и это всегда вело к конфликтам. "Когда я была маленькой, мы ездили к ней на дачу. И первое же чаепитие на веранде заканчивалось скандалом - дедушка ругался с Фрумой. Мы уезжали, как правило, в тот же вечер", - вспоминает Екатерина Пархоменко.

Сменить фамилию

Москвичка Юлия Завьялова благодаря "Мемориалу" узнала, что ее дальний родственник Виктор Лапий служил начальником лагеря НКВД в Новосибирской области: "У нас дома где-то лежит его почетная грамота за борьбу с контрреволюцией. Но подробностей мы не знали. Он покончил с собой в 1960 году".

С этим человеком ее семью связывает сложная и загадочная история, рассказывает Завьялова: "В начале сороковых он вступил в брак с женщиной по имени Антонина, у которой был маленький ребенок, и усыновил его. Говорили, что отчим был очень жестоким, бил мальчика, плохо с ним обращался. И этот мальчик потом стал отцом моего первого мужа. Соответственно, наш сын сейчас носит фамилию Лапий". В семье есть легенда, что, возможно, настоящий отец ребенка был репрессирован и Виктор Лапий спас Антонину, женившись на ней.

"Мы очень хотим узнать, как было дело и как звали настоящего отца этого мальчика, - говорит Юлия Завьялова. - Мой сын, ему сейчас уже 23, думает о том, чтобы сменить фамилию. Он не хочет носить фамилию убийцы".

Но бабушка Антонина до самой смерти так ничего и не рассказала: "Она унесла эту тайну с собой могилу. Теперь единственный шанс что-то узнать - это архив роддома. Надеюсь, там сохранились какие-то бумаги".

Следующее поколение

Парадоксально, но сын Александра Бондаренко, написавшего донос на Вавилова, позже пошел работать в организацию, которая расстреляла его отца, только тогда она называлась уже не НКВД, а КГБ. "Меня в детстве это очень удивляло, - вспоминает Сергей Бондаренко. - Он всю жизнь проработал в международном отделе, занимался разведкой и контрразведкой. Я видел у дедушки коллекции латиноамериканских монет, он был убежденный сталинист, у него стояли дома бюсты Сталина и Мао Цзэдуна". Еще у деда дома было много книг с выдранными первыми страницами. "Я потом узнал, что это, конечно, книжки, которые изымались при обысках, - говорит Сергей. - Вырывали титульный лист, где мог быть экслибрис, и заново переплетали".

Потом Сергей понял, что в таких поступках важны не только политические, но и личные мотивы. "Мой дед не слишком любил своего отца, так как он ушел от матери, - говорит Сергей. - Потом он нашел в ФСБ дело Александра Бондаренко и рассказал, что не испытал никаких чувств". 

Сергей посвятил несколько месяцев расследованию своей семейной истории и не считает, что нужно делить людей на потомков жертв и палачей: "Эта преемственность сконструирована. Я не вижу предмета для полемики, не понимаю, почему исторический материал о Большом терроре надо закрывать или не показывать. Из опасения вызвать конфликты? Но, например, в Германии никакой гражданской войны не случилось после того, как были открыты архивы "штази". И в СССР в 1956 году ничего не случилось". А тогда репрессированные, которые вышли на свободу, могли встретить на улице своих палачей и доносчиков, напоминает Сергей. Сегодня эту тему, на его взгляд, можно уже считать достаточно безопасной, ведь с каждым следующим поколением вероятность оказаться потомком палача или жертвы террора увеличивается вдвое.

Смотрите также: